Бабёф Франсуа-Ноэл - лидер крайне левого крыла плебейских сил во Французской революции. В честь римского трибуна взял себе имя Гракх. Был решительным противником всех правительств Великой французской революции, не исключая и якобинцев, за их недостаточную последовательность в деле осуществления действительного экономического и политического равенства. Осенью 1795 г. Бабеф вместе со своими сторонниками организовал тайную организацию "Заговор равных", которое поставило себе целью путем насильственного переворота и установления революционной диктатуры основать коммунистическое общество. Организацией был разработан ряд мер, которые она должна была немедленно провести жизнь в случае захвата власти. Важнейшие из этих мер - отмена права наследства, конфискация частной собственности, уничтожение денежной системы и т. д. Бабеф издает две газеты - "Народная трибуна" и "Просветитель", в них намечает программу действий, при помощи которых восставший пролетариат мог бы закрепить за собой захваченную власть, и набрасывает план политических и экономических мероприятий, долженствовавших обеспечить установление коммунистического строя. По его проекту полноправными гражданами могли быть только лица, занимающиеся физическим трудом, а лица, не выполняющие никаких общественно-полезных функций, объявлялись иностранцами. План заговора Бабефа был раскрыт офицером Гризелем, проникшим в ряды общества "Равных". 10 мая 1796 г. Бабеф и его ближайшие соратники были арестованы, в сентябре была пресечена попытка оставшихся на свободе членов общества организовать восстание войск под Парижем. Бабеф пытался покончить с собой, пронзив грудь кинжалом, но неудачно, и 27 мая 1797 г. был гильотинирован. Идея свержения существующего строя путем тайных заговоров и насильственного введения коммунистического строя получила название "бабувизма".
Детство и юность Бабефа были суровыми. Сын грамотного бедняка, он, по собственному выражению, “начал свое существование на самых низких ступенях нужды”. Поразительно одаренный от природы (он восьми лет от роду писал прошения для всех соседей), наш герой не мог и мечтать о школе: двенадцатилетним подростком он начал трудовую жизнь в качестве землекопа на сооружении Пикардийского канала. Пять лет каторжной работы, пять лет практически без книг... Такое начало пути в большинстве случаев необратимо калечит душу. Бабеф был исключением из правила: он не смирился с рабской участью. Ценой титанических усилий он восстановил присущий ему в детстве каллиграфический почерк и в 17 лет стал писцом у местного архивиста-февдиста (специалиста по феодальному праву), а в двадцать с небольшим - самостоятельным февдистом, открыл даже собственную контору в провинциальном городке Руа.

Настал период - увы, недолгий - относительного материального благополучия. Период спокойного труда, семейных радостей и напряженной учебы. В крохотном провинциальном городишке достать нужную литературу было очень сложно, но воля и упорство победили все трудности: менее чем за 10 лет Бабеф стал высокообразованным для своего времени человеком.

В конце 1788 года скромному материальному благополучию пришел конец: в результате конфликта с местными сеньорами и судейской аристократией Бабеф полностью разорился; с этой поры и до самой смерти он уже не мог выбраться из глубокой нищеты. А в 1789 году началась революция.

Весной 1790 г. Бабеф организовал движение против косвенных налогов в родной Пикардии, которое вскоре перекинулось на всю страну. В результате - первый арест, заключение в парижскую тюрьму Консьержери; одновременно с ним по сходному обвинению там же оказались и несколько парижских революционеров. Установив контакт с Маратом, Бабеф через его газету “Друг народа” развернул широкую агитацию в защиту своих товарищей по несчастью, и в результате добился их освобождения - и своего собственного.

Вернувшись в Пикардию, Бабеф повел борьбу против крупной земельной собственности, за ликвидацию феодальных повинностей без всякого выкупа (вопреки декрету Учредительного собрания!) и за раздел между бедняками общинных земель, которыми фактически пользовалась только сельская буржуазия; уже в 1790 г. он добивается не распродажи конфискованных церковных имуществ, а раздачи их в долгосрочную аренду в интересах беднейших крестьян. В связи с возглавленным им весной 1791 г. в Руа движением за раздел общинных владений Бабеф вновь был арестован, но вскоре освобожден, так как арест его вызвал огромное возмущение, и никто из вызванных обвинением свидетелей не посмел дать против него показания.

Весной и летом 1791 г., когда пикардийские сеньоры, взбешенные выступлениями крестьян за отмену феодальных прав, пытались с помощью послушных им судебных властей проучить “мятежников”, Бабеф становится подлинным адвокатом народа: не говоря уж об огромном количестве петиций, написанных им для бедняков всей округи, он взял на себя защиту крестьян на двух крупных процессах и добился оправдания всех обвиняемых. Действовать таким образом в обстановке жесточайшей классовой борьбы значило подвергать себя серьезной опасности, и Бабеф прекрасно это понимал. Но его нельзя было ни купить, ни сломить, ни запугать. “Пока мне не отрежут правую руку, пока подлые палачи не вырвут мне язык, я буду выступать против угнетения и против угнетателей!” - гордо заявлял он.

В 1793 году при содействии Сильвена Марешаля, редактора газеты “Парижские революции”, и Анаксагора Шометта - виднейшего левого якобинца, прокурора и главы Парижской Коммуны (муниципалитета), наш герой получил место секретаря продовольственной администрации Парижа. Он и теперь не остался в стороне от борьбы: участвует в движении парижских секций против дороговизны, нападает на Конвент, якобинцев, даже на Марата за то, что они не уделяют достаточно внимания “благосостоянию неимущих классов”. Летом 1793 г. Бабеф сыграл немалую роль в борьбе парижского плебейства за установление второго “максимума” - закона о твердых ценах на товары первой необходимости. Такая независимая, отчетливо классовая позиция была характерна для Бабефа во все периоды его деятельности. Способный, когда требовалось, на гибкий тактический маневр, он в то же время никогда не сдавал принципиальных высот, последовательно и бескомпромиссно отстаивая интересы неимущих классов.

Осенью 1793 г. тучи опять собрались над его головой: по настоянию администрации департамента Сомма Бабеф был вновь заключен в тюрьму. После первого кратковременного ареста его освободили на поруки, но 1 января 1794 года вновь арестовали, и на этот раз он пробыл в тюрьме полгода. Освобожден он был лишь за 10 дней до катастрофы 9-го термидора...

Во главе движения “равных”.

Сначала Бабеф счел переворот началом нового подъема революции. Но его ослепление длилось меньше двух месяцев. Республика быстро скатывалась вправо: пришедшая к власти крупная буржуазия наводила свои порядки. Первыми это почувствовали бедняки: “максимум” больше не соблюдался, спекулянты взвинтили цены, началась инфляция, голод. Доведенный до отчаяния народ дважды - в жерминале (апреле) и прериале (мае) 1795 года поднимался на восстания, дважды подходил к Конвенту с требованием “Хлеба и конституции 1793 года!” - и оба раза эти вспышки были беспощадно подавлены. Голод и гильотина, рубившая головы недовольным - таков был для народа итог великой буржуазной революции.

Одной из сильных сторон Бабефа было его умение признавать свои ошибки. Он вскоре понял сущность нового правительства и уже осенью 1794 г. выступил в своей газете “Трибун народа” с решительной критикой термидорианцев, в первую очередь их экономической программы. (Забегая вперед, отметим, что чуть позднее он коренным образом изменит и свой взгляд на якобинскую диктатуру и террор - поймет, что в условиях крайней опасности якобинцы вынуждены были прибегнуть к нему как к последнему средству спасения революции - и придет даже к полному оправданию революционного правительства, выразив его потрясающей в устах такого чистейшей воды гуманиста, каким был Бабеф, чеканной формулой: “Робеспьер - это демократия, два эти слова тождественны”... Но эти строки он напишет уже в 1796 году.) А в тяжелые, голодные месяцы зимы 1794-1795 годов именно Бабеф первый открыто выступил со страстным призывом к восстанию: “... когда вы нарушаете все права народа, у нас остается один священный и неприкосновенный долг... это восстание”. Правда, в его представлении это должно быть особое, “мирное” восстание: не кровопролитная битва, а скорее мощная вооруженная демонстрация народа. Такими и были великие дни 12 жерминаля и 1 прериаля. Но сам Бабеф в этих событиях не участвовал: как раз накануне восстания, в феврале, он был снова арестован. Возможно, что это спасло его от гильотины.

В тюрьме узнал Бабеф о разгроме восстаний и гибели “последних монтаньяров”. Там же он узнал, что от голода умерла его младшая дочь... Но теперь Бабефу не до личного горя: надо спасать революцию. Рассчитывать на успех мирного восстания уже не приходится. Необходим новый путь... Какой?

Мысль Бабефа от идеи “мирного восстания” поднималась теперь к идее частичного и поэтапного применения революционной силы в виде создания в провинции “революционной Вандеи” и, наконец, - к идее народного восстания в Париже, подготовленного преданными защитниками интересов трудящихся, способными возглавить новую революционную диктатуру, необходимую для радикального переустройства общества. Тюремный период завершил становление Бабефа-теоретика, приведя к окончательному формированию у него системы утопического уравнительного коммунизма, к глубокому осознанию исторического урока и опыта якобинской революционной диктатуры.

В тюрьмах сложилось и ядро приверженцев уравнительного коммунизма из левых якобинцев, испытавших сильнейшее влияние Бабефа и разделивших его решимость подготовить новый революционный переворот ради “самого совершенного равенства”.

Напуганное роялистским мятежом, правительство (т.н. Директория) осенью 1795г. амнистировало левых якобинцев. Власти пытались войти с ними в контакт - в частности, с Бабефом, который возобновил издание газеты “Народный трибун”: ему предложили солидную сумму денег, если он смягчит свою критику в адрес правительства. Ответ прозвучал, как пощечина: “Мне не нужен ни цензор, ни корректор, ни суфлер. Я предпочитаю быть преследуемым, если нужно.” Это уже прямой вызов. Проходит немного времени - и Бабефа вновь приказано арестовать. Он переходит на нелегальное положение, прячется на квартирах у друзей, на чердаках, в подвалах и продолжает издание своей газеты, в которой теперь - зимой 1795-1796 гг. - переходит уже к открытой революционной пропаганде. В дальнейшем высказанные им в газете взгляды легли в основу теоретической платформы заговора.

Результатом новой революции будет построение общества “ничем не ограниченного равенства и максимального счастья для всех”. В нем нет частной собственности, нет высших и низших, эксплуататоров и эксплуатируемых; усилия всех граждан соединены для достижения общего благосостояния. Все должны участвовать в производстве и потреблении, все реальные потребности должны полностью удовлетворяться. Работники производства поставляют продукты своего труда в общие магазины, а работники систамы распределения доставляют всем гражданам равные доли общей массы продуктов потребления. С того момента, как индустрия начнет служить нации, она утратит свой раздробленный характер, каждая мастерская станет частью большой мастерской, все продукты будут учитываться в общей массе ресурсов республики. Ассоциация следит за тем, чтобы ни одна из отраслей не производила ни больше, ни меньше необходимого, определяет число граждан, занятых в каждой профессии (понятия “планирование” у Бабефа нет, но зародыш его уже намечается). Прогресс техники сделает труд более производительным и приятным. Науки и искусства не только не погибнут - они получат новый импульс к развитию. Изменится лишь то, что они будут служить не прихотям меценатов, а общественной пользе.

“Заговор равных”, созревший как идея в тюрьмах летом 1795 г., к весне 1796 г. получил свое организационное воплощение. Была образована т.н. Тайная директория общественного спасения в составе 7 человек (Бабеф, Буонарроти, Дарте, Антоннель, Дебон, Ф.Лепеллетье и С.Марешаль) - тщательно законспирированный руководящий центр; назначены 12 главных агентов, которые должны были в целях пропаганды идей Бабефа и сплочения сил революционеров создать в разных районах Парижа небольшие общества - собрания; они должны были стать рычагами, посредством которых предстояло поднять народ на вооруженное выступление против правительства. Для непосредственного руководства восстанием и работы с войсками предназначался военный комитет в составе 5 человек - генералов и офицеров революционных армий. Был разработан план восстания и, что еще важнее - план организации власти после победы революции.

Впервые в истории коммунизма (не считая Буасселя, идеи которого, впрочем, не получили широкого распространения), Бабеф и его товарищи выдвинули идею революционной диктатуры трудящихся и попытались дать характеристику процесса преобразования общества, его основных этапов. Правда, идеи эти носили утопический и во многом примитивный характер. Они не решали вопроса, но с точки зрения современного научного коммунизма они интересны прежде всего его постановкой. Основные принципы диктатуры сформулированы в “декрете об управлении”, где сказано, что политическими правами могут пользоваться только лица, занятые каким-либо полезным трудом; безоговорочно полезным признается только физический труд, а умственный - лишь в том случае, если занимающийся им может представить свидетельство о гражданской честности (учтено массовое предательство интеллигентами интересов народа в период прошедшей революции). Все прочие - “иностранцы”, не имеющие никаких гражданских прав.

Время бабувистского движения было чрезвычайно тяжелым для парижской бедноты, поэтому сразу же после победы восстания Тайная директория предусматривала такие меры, как бесплатная раздача хлеба голодающим, переселение бедняков в дома богачей, возвращение народу заложенных в ломбарде вещей. Предусматривалось также частичное перераспределение имущества - собственности врагов народа между защитниками отечества и бедняками.

Бабувисты не считали возможной немедленную и всеобщую экспроприацию собственников - такая мера оттолкнула бы от революционеров большую часть крестьянства. Поэтому сразу предполагалось экспроприировать только крупные состояния; мелкая и средняя собственность временно сохранялась. Созданное революцией государство должно немедленно учредить национальную общину, к которой отойдут имущества врагов революции, национальные имущества, не проданные до 9-го термидора и др. Община будет состоять первоначально из лиц, вошедших в нее добровольно (в первую очередь бедняков, которые от этого только выиграют). Но в дальнейшем предусмотрен ряд мер косвенного принуждения: с определенной даты только за членами общины сохранятся гражданские права, а “частники” будут считаться “иностранцами” со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями, будут облагаться тяжелыми налогами. Невозможность эксплуатировать наемный труд уничтожит всякую заинтересованность в частной собственности. Наконец, право наследования отменяется, и по истечении жизни одного поколения все имущество отойдет к национальной общине.

Эта разработка - пусть еще в наивной форме - идеи о необходимости революционной диктатуры в период перехода от эксплуататорского строя к коммунистическому - есть одна из величайших исторических заслуг Бабефа и его товарищей.

Суд. Казнь. Бессмертие

Бабеф и его товарищи, будучи сами кристально чистыми людьми, не предполагали подлости в других. Они не подозревали, что среди них находится провокатор - член военного комитета Жорж Гризель, который и стал непосредственным виновником гибели заговора. Просуществовав полтора месяца, общество “равных” было раскрыто, почти все его вожди арестованы 11-го мая 1796 г. Была захвачена также большая часть документов. Эти документы были опубликованы. И поднялась волна страшнейшей реакции. Газеты, буржуазные и роялистские, умеренные и крайние - все изощрялись в клевете на заговорщиков, поливали их грязью. Лишь один человек посмел поднять голос в защиту “равных” - бывший мэр Парижа Паш.

Молчали и предместья Парижа. Обездоленный народ, ради которого “равные” жертвовали жизнью, остался равнодушен к их судьбе, он даже не пытался защитить своих вождей. И все-таки правительство не посмело судить Бабефа в Париже - оно еще слишком боялось революционного города. Правители Французской республики распорядились посадить заговорщиков в клетки и так, под улюлюканье обывателей, их повезли в маленький городок Вандом, где должен был состояться суд. Жены и дети шли за ними пешком.

Первой мыслью Бабефа после ареста было - сознаться в существовании заговора и отстаивать его законность. На первом же допросе у министра полиции он заявил: “Глубоко убежденный, что существующее правительство является угнетательским, я готов был сделать все, что в моих силах, для его свержения. Я вступил в союз со всеми демократами республики; долг не позволяет мне назвать хотя бы одного из них”. К смерти Бабеф был готов давно, но он рассчитывал, что на судебном процессе - пусть даже тот завершится вынесением рокового приговора! - обвиняемые, и он первый среди них, высоко поднимут свое знамя и объяснят всей Франции цель создания “общества совершенного равенства”. Но и в этом последнем удовлетворении судьба ему отказала. Ибо вместе с заговорщиками правительство собиралось погубить все еще уцелевшие остатки демократической оппозиции: всего было арестовано около 250 человек, привлечено к суду - 65, но из них лишь половина была, по подсчетам Буонарроти, прямо или косвенно причастна к заговору. Однако обвинитель требовал для тридцати подсудимых смертной казни, а для остальных - длительных сроков тюремного заключения. Спасая жизнь друзей, и, в общем-то, не надеясь этим облегчить свою участь, вожди решили изменить защиту и, отрицая существование заговора, в то же время защищать его идеи.

Лишенный возможности свободно высказаться на суде, Бабеф сосредоточился на подготовке своей защитительной речи. Он мог работать над ней только ночами, по окончании судебных заседаний; крайнее переутомление и страшное нервное напряжение тяжело отразилось на его здоровье. Сказалось и хроническое недоедание - семья Бабефа в Вандоме очень бедствовала, и он, чтобы хоть немного поддержать близких, большую часть своего тюремного пайка пересылал жене... Вандомский процесс стал, пожалуй, самым мучительным периодом в его короткой подвижнической жизни.

Защитительная речь Бабефа огромна - свыше 200 страниц; это естественно - он должен был дать правдоподобное объяснение множеству документов, опровергнуть показания весьма осведомленного доносчика, чтобы максимально облегчить участь товарищей. И если решением присяжных большинство подсудимых было оправдано, если вместо 30 смертных приговоров было вынесено лишь два - это в значительной мере заслуга Бабефа. Но главную свою задачу он видел в другом - в том, чтобы доказать, что при существующих условиях заговор демократов против правящей Директории был бы справедливым делом; в том, чтобы продемонстрировать во всем ее величии высокую и гуманную идею “общества совершенного равенства”. И он выполнил задуманное - со всей присущей ему отвагой и мужеством. Его речь перед Верховным судом звучала страстным, поразительным по дерзости обвинением буржуазному правительству, задушившему революцию, обрекшему трудящихся на ужасные муки голода и нищеты. Его речь звучала вдохновенной проповедью нового общества, справедливого и прекрасного общества подлинного равенства и всеобщего счастья. Там, в зале Вандомского суда, перед глазами потрясенных собственников впервые встал грозный красный призрак коммунизма - уже не как отвлеченная теория, но как пророчество, предвидение грядущего.

Доблестное поведение подсудимых - в особенности Бабефа - потрясло даже врагов. Когда он говорил, не только зрители - даже присяжные плакали. Один из свидетелей процесса - юный Шарль Нодье, в будущем весьма реакционный литератор - вспоминал: “В течение всего суда на честь Бабефа не упало ни единой тени, и это тем более замечательно, что никогда еще бедность не ставила отцу семейства более жестоких испытаний. Чем он выделялся даже среди других обвиняемых (в очень высокой степени обладавших почти такими же качествами) - так это горячей и страстной экспансивностью, искренностью, непоколебимой твердостью воли, создающей великих людей, и самоотречением, не останавливающихся даже перед смертью и создающим героев и мучеников... Прорывавшаяся время от времени в его речах интенсивность чувства и сила души не раз вызывала восторг”.

26 мая 1797 года был вынесен приговор. 56 подсудимых было оправдано, 7 человек, в том числе Жермен и Буонарроти, приговорены к ссылке, двое - Бабеф и Дарте - к смерти.

На другое утро состоялась кровавая казнь. Буонарроти пишет: “Мужество не изменило им, и, сильные духом, они шли на казнь, как на торжество. Перед принятием рокового удара Бабеф заговорил о своей любви к народу; ему он поручал свою семью.

Весь Вандом оделся в траур, когда эти благородные защитники равенства были лишены жизни. Их изуродованные тела, которые варвары велели бросить на свалку, были благоговейно погребены окрестными крестьянами.

В день гибели Бабефу было 36 лет, Дарте - 31 год.