Лавуазье принадлежал к числу тех ученых, которых принято называть великими. Действительно, благодаря его работам химия совершенно изменила свой характер. Если раньше она представляла собой скорее практическое искусство, обслуживавшее медицину, фармацию, металлургию, то теперь перед ней открылась перспектива «стать со временем точной наукой». В противовес этому автор статьи «Химия» в «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера настаивал на том, что «термометр в фартуке химика-практика столь же нелеп, как и в кармане лечащего врача», да и вообще, «если мы трактуем физические предметы химически, а химические, наоборот, — физически, то это плохо». Получалось, что химики должны исследовать сокровенные свойства тел, опираясь не на методы экспериментальной физики и математические расчеты, а на «экспериментальное предчувствие», то есть на химическую интуицию, «чувство вещества». Лавуазье был с этим решительно не согласен. Он доказал плодотворность применения физических методов в химических исследованиях. Он стремился к получению количественных характеристик изучаемых явлений и веществ и потому всегда широко использовал весы, термометры, барометры, ареометры, калориметры и другие физические приборы.

Достижения Лавуазье в науке многообразны: он изменил всю иерархию химических соединений, в результате чего те вещества, которые считались простыми, например, вода, оказались сложными, и наоборот, те, что полагали сложными, скажем, металлы, заняли свое место в «Таблице простых тел»; он открыл кислород и дал правильное объяснение процессов горения, прокаливания, восстановления, дыхания, чем опроверг теорию мифического флогистона; разработал концепцию агрегатного состояния вещества, наконец, он сформулировал закон сохранения массы вещества (1789), открытый задолго до того Ломоносовым, и т.д. Поэтому научный переворот, совершенный французским химиком, принято называть «химической революцией».

Лавуазье пришел в химию путем по тем временам нетрадиционным. Он не изучал медицину, подобно П.Макеру, К.Л.Бертолле и многим другим своим современникам, не был учеником аптекаря, не познавал секреты пробирного искусства, не занимался металлургией. И вместе с тем он получил прекрасную научную подготовку и вообще хорошее образование.

Лавуазье родился в семье адвоката при Парижском парламенте (так тогда назывался верховный суд) Жана Антуана Лавуазье и Эмилии Пенктис, дочери состоятельного юриста. Мать Антуана скончалась в 1748 году, и воспитанием ребенка занималась ее сестра Констанция Пенктис, в доме которой на улице дю Фур близ церкви св.Евстахия он прожил до самой своей женитьбы в 1771 году.

В 1754 году Лавуазье поступил в Коллеж Мазарини (другое название — Коллеж четырех наций). Это было одно из лучших учебных заведений Франции, основанное в 1661 году кардиналом Джулио Мазарини, но реально открытое лишь в 1688 году. Среди выпускников коллежа были философ, физик и математик Жан Лерон Д'Алам-бер, астроном Жан Сильвен Байи и живописец Жак Луи Давид.

Поначалу Лавуазье увлекся литературой, хотел стать писателем и даже пробовал работать над драмой на сюжет романа Жан Жака Руссо «Новая Элоиза». Однако дальше первых сцен дело не пошло. В коллеже много времени уделялось изучению древних языков — латыни и греческого, а так-же французскому и риторике (в 1760 го-ду Лавуазье даже получил премию по красноречию), но современными иностранными языками там практически не занимались, и будущий ученый не знал ни английского, ни немецкого.

Окончив в 1761 году коллеж со званием бакалавра искусств, Антуан Ло-ран в соответствии с семейной традицией и по настоянию отца был определен на юридический факультет Парижского университета, стены которого он покинул в 1764 году со степенью лиценциата прав. Теперь он мог обзавестись адвокатской практикой, однако его все больше и больше привлекают математика, физика и другие естественные науки. Еще в университете он слушал лекции по математике, физике, химии, геологии и минералогии. Его наставниками были три крупных ученых того времени: астроном и физик аббат Николя Луи Ла Кай (Лакайль), составивший атлас звездного неба южного полушария; химик Гийом Франсуа Руэль, лекции которого в Королевском саду были настолько популярны, что, по словам Дидро, этот квартал, где жил простой народ, «стал местом встречи всех классов, не исключая желавших учиться дворянских детей»; и геолог Жан Эть-ен Геттар, близкий друг семьи Лавуазье, приобщивший Антуана Лорана к минералогии и химии. Месяцами они вдвоем путешествовали на лошадях по Франции, собирая материалы для геолого-минералогического атласа.

Лавуазье стал кандидатом в Академию наук еще в 1766 году. Это был уникальный случай, ведь соискателю исполнилось всего 23 года. Сказались, видимо, и его яркий талант исследователя, и присуждение в 1765 году Золотой медали за проект уличного освещения Парижа, и хлопоты друзей отца (академиков де Монтиньи, Дюамеля и др.), и богатство (состоятельного молодого человека ничто не будет отвлекать от науки), и многое другое. В 1768 году Лавуазье был избран адъюнктом (низшее звание в академии) по классу химии, и его тотчас же загрузили самыми разнообразными поручениями. Чем он только не занимался: и анализом конструкции английской паровой машины, и «животным магнетизмом», и изучением газов выгребных ям, и осмотром различных заведений — от больниц и тюрем до металлургических заводов.

Как-то секретарь академии обратился к нему с такой просьбой:
— Господин Лавуазье, не могли бы Вы войти в состав комиссии, которая должна сравнить температуры зим этого, 1776-го, и 1732 годов? Тогда, кажется, тоже стояли невиданные морозы. Его Величество очень заинтересовался этим вопросом.

Пришлось сличать разные термометры и разрабатывать систему метеослужбы в стране.

Даже когда король поручил Академии выяснить химический состав румян и прочей косметики (на предмет ее безопасности для здоровья), то и это ответственное задание было возложено на Лавуазье.

Однако случалось ученому идти и против королевской воли. Так, незадолго до революции Людовик XVI потребовал существенно увеличить число мест в академии. Ответ Лавуазье (тогда уже директора академии) был резок и категоричен:

— Если Его Величество намерены провести столь значительное пополнение академических рядов, то нам придется призвать в эти стены посредственность, полу-знание, более опасные, чем невежество, шарлатанство и интриги, которые их всегда сопровождают, а будущим поколениям оставить лишь выродившееся потомство. Король может открывать вакансии, но не в его власти создавать гениальных ученых, чтобы эти вакансии заполнить.

Теперь о другой стороне деятельности Лавуазье — его участии в делах Генерального откупа, членом которого он стал в 1768 году, незадолго до избрания адъюнктом. Что такое Откуп? Это ассоциация состоятельных людей, которые собирали для государственной казны, скажем, пошлины или налоги, но обладали правом делать это так, чтобы остаться в выигрыше. Откуп существовал еще в Древней Греции и Риме, в средние века практиковался почти во всех странах Западной Европы, но наибольшего развития он достиг во Франции.

Центральное управление Откупа находилось в Париже, а в каждой области компанию представляли один или несколько директоров. Король, министры и двор пользовались частью доходов этой организации и получали подарки откупщиков, к которым население относилось неприязненно.

Зачем Лавуазье вступил в Откуп? Русский писатель и историк Н.М. Карамзин писал: «Быв перед революцией генеральным откупщиком, имеет, конечно, не один миллион. Химические опыты требуют иногда больших издержек. Лавуазье ничего не жалеет, а сверх того любит делиться с бедными».

Действительно, ни отец, ни тетка не смогли бы дать ему столько денег, сколько требовалось для упорной научной работы. К тому же в стране, где развивалась инфляция, росли цены, один за другим терпели крах банки, надежным предприятием оставался только откуп. Под управлением Лавуазье взимались сборы со всех товаров, ввозившихся в Париж из провинции. Вот тогда-то и возникла у него мысль окружить столицу решетчатой оградой, чтобы никто не уклонился от уплаты пошлин. «Откуп может соорудить ему статую на изобретенной им ограде, но академия должна краснеть за его пребывание в ее составе», — писал автор уже упомянутого анонимного памфлета.

По настоянию Лавуазье был упразднен Пороховой откуп, а вместо него создано Управление порохов и селитр, где Антуан Лоран стал одним из четырех управляющих. Результаты его бурной деятельности вскоре дали о себе знать — за три года производство пороха увеличилось почти вдвое, а главное, улучшилось его качество.

Заняв новую должность, Лавуазье поселился в Арсенале, неподалеку от Бастилии; там же он устроил и свою химическую лабораторию, которая стала одним из основных научных центров мира.

В 1783—1788 годах ученый активно работает в Парижском земледельческом обществе, проявив себя замечательным экономистом, сторонником изменения налоговой политики, повышения культуры земледелия. По его почину устраиваются «школы пряжи и тканья» ( до этого лен в сыром виде шел за границу, а уже оттуда Франция получала готовое полотно).

Но вскоре в стране разразилась революция. Летом 1789 года Париж казался наэлектризованным. Можно сказать, что революционная толпа формировалась в многочасовых очередях у дверей булочных. Никогда еще хлеб не стоил так дорого.

Войска тоже были охвачены брожением. В казармах лейб-гвардии открыто говорили, что стрелять в народ не будут. Да и состоятельные горожане были настроены против режима. По Парижу разносились слухи (вполне обоснованные) о том, что приближаются части наемников — швейцарцев и немцев.

Одиннадцатого июля получил отставку министр финансов Неккер. В Париже его удаление восприняли как начало заговора аристократов, и в воскресенье 12 июля в саду Пале-Рояля (дворца герцога Орлеанского) собралась огромная толпа. Тогда и прозвучал призыв отчаянного журналиста Камилла Демулена: «К оружию, граждане!» В ночь на 13-ое сожгли 40 из 54 таможенных застав. Въезд в Париж был открыт, таможенные пошлины ликвидированы.

Утром были захвачены склады оружия, в том числе и в Бастилии. Впрочем, Бастилия была не только складом оружия, тюрьмой, но и символом произвола, деспотизма. А разрушение символа для обезумевшей и охваченной страхом толпы важнее военной победы, важнее всего на свете. После кровопролитного боя Бастилия пала. Не избежали расправы ее комендант де Лоне и прево (мэр) Парижа Флессель. Революция с готовностью восприняла кровавые традиции прежнего режима.

Гракх Бабеф писал в эти дни жене: «Наши властители (старого порядка. — Авт.) вместо того, чтобы приобщить нас к культуре, превратили нас в варваров, ибо сами они варвары. Они пожинают и будут пожинать то, что посеяли».

По всей стране открывались двери тюрем, крестьяне жгли замки, грабили поместья.

В апреле 1790 года в Париже образовалось «Общество 1789 года». Оно обособилось (в качестве консервативного крыла) от Якобинского клуба и состояло из сторонников Мирабо и Лафайета. Это был, по сути, клуб-салон в роскошных апартаментах Пале-Рояля, куда, кроме названных лиц, входили Кондорсе, новый мэр Парижа Байи, Талейран, Монж, Вендермонд, Шенье и др. Лавуазье был активным членом и одно время даже секретарем «Общества», которое собиралось «развивать, защищать и пропагандировать принципы свободной Конституции». Двадцатого августа 1790 года Лавуазье выступил с докладом «Размышления об ассигнациях», где предсказал грядущую сильную инфляцию.

Однако к концу 1791 года «Общество» распалось.

Тогда же был упразднен и Откуп; впрочем, революционное правительство не торопилось сводить счеты с откупщиками, ибо ему нужны были деньги.

В феврале 1790 года Лавуазье пишет Бенджамину Франклину о Французской революции: «...мы считаем ее уже совершившейся, и совершившейся бесповоротно. Существует, впрочем, весьма слабая аристократическая партия, которая делает тщетные усилия. Партия демократическая имеет на своей стороне и численность, и философию, и ученых».

Но вскоре стало ясно, что Лавуазье жестоко ошибся. Многие революционеры, особенно среди якобинцев, резко выступали против Королевской академии наук, видя в ней нечто совершенно отжившее. Разумеется, академия заслуживала самой суровой критики. Козни, ложь, заискивание перед властью процветали в этом благословенном храме науки, впрочем, как и в любом другом. Но трагедия состояла в том, что борьба с одряхлевшей и во многом прогнившей организационной структурой превратилась в борьбу с самой наукой. И нельзя сказать, что демократы-гонители не ведали, что творили.

Так, «друг народа» Марат в одном из своих памфлетов назвал Лавуазье «корифеем среди шарлатанов», «са-мым большим интриганом века», «паразитом» — его, уже в годы революции без устали трудившегося над созданием единой системы мер и весов, отсутствие которой так осложняло хозяйственную жизнь страны, проводившего исследования по баллистике, стараясь, как и многие другие французские ученые, приблизить победу над интервентами. Фактически это злобное сочинение стало прологом к разгону академии в августе 1793 года и репрессиям против крупнейших ученых Франции. Положение Лавуазье осложнялось тем, что он был активнейшим членом Генерального откупа.

Двадцать четвертого ноября 1793 года Конвент вынес постановление об аресте всех бывших откупщиков.

Лавуазье поначалу решил скрыться в здании академии наук, но через несколько дней сам сдался властям. Его квартира и лаборатории были опечатаны. Арестованным предложили в месячный срок составить отчет о работе Откупа. Это Лавуазье взял на себя. К 24 января 1794 года документ был готов и в начале мая представлен Конвенту. Затем всего за два дня было проведено следствие, и 8 мая состоялся судебный процесс. После недолгого разбирательства председательствующий, некий Кофиналь, зачитал приговор: «Установлено, что существовал заговор против французского народа, имевший целью способствовать всеми возможными способами успеху врагов Франции... Всякое действие, всякий сговор с врагами Франции... карается смертной казнью».

В тот же день Лавуазье и другие генеральные откупщики погибли под ножом гильотины на площади Революции.

«Достаточно было мгновения, чтобы отрубить эту голову, и не хватит целого столетия, чтобы породить ей подобную», — сказал великий современник Лавуазье математик Жозеф Луи Лагранж, узнав об этой казни.

Статья из энциклопедического справочника
"Исторический лексикон. XVIII век."
М.: Знание, Владос. 1996.