Мятежный 1789 год рассек его жизнь надвое. Аристократ, отверженный своим сословием, вечный искатель приключений, проведший половину жизни в заключении или изгнании, он превратился в признанного лидера третьего сословия, говорившего со знатью от имени народа, чья любовь к нему была безгранична. Когда Мирабо мучительно уходил из жизни, под окнами его дома на шоссе д'Антенн часами стояли толпы потрясенных парижан... Мостовая была засыпана песком, чтобы даже стук колес не потревожил умирающего...

Оноре Габриель Рикети, граф Мирабо, родился в замке Биньон на юге Франции. Он был старшим из 11 детей маркиза Мирабо, одного из наиболее просвещенных людей того времени, ставшего наряду с Кенэ и Мерсье де ля Ривьером основателем знаменитого физиократического учения — направления буржуазной политэкономии. От матери он унаследовал внешность, от отца — глубокий творческий ум. Ненавидевшие друг друга супруги наделили сына буйным, неукротимым нравом. Выросший в обстановке громких семейных скандалов, нелюбимый первенец всю жизнь конфликтовал с родителями. В первую очередь из-за денег: маркиз был богат, но, как водится, скуп и не собирался бесконечно оплачивать долги сына. Кроме того, маркиз не поощрял любовные приключения молодого графа (недостаток красоты с лихвой возмещался обаянием и бурным темпераментом), из-за которых тому пришлось бросить полк. Отец исхлопотал тайное королевское предписание, и 18-летний Оноре оказался в крепости на острове Ре.

Из заключения его вызволила готовность отправиться добровольцем в военную экспедицию на Корсику. По ее окончании снова женщины и снова долги: это останется с ним до конца жизни. Выгодная, казалось бы, женитьба в 1772 году на богатой наследнице Эмили де Мариньян не образумила Оноре и не укрепила его финансового положения. Приданое жены и средства, выделенные отцом, были мгновенно промотаны, опять появились долги, возобновились похождения, а вслед за этим и преследования маркиза. Мирабо с женой и маленьким сыном был сослан в альпийский городок Маноск. Но семейная жизнь не заладилась, и супруга приняла сторону свекра. Их совместные усилия привели Оноре сначала в крепость на острове Иф (откуда бежал знаменитый граф Монте-Кристо), а затем в форт Жу, затерянный в высокогорьях Юры.

Узник, он все же пользовался известной свободой и мог посещать общество в ближайшем к Жу городке Понтарлье. Увлеченный молодой маркизой Софи де Моннье, Мирабо бежал со своей любовницей в Дижон, но вскоре очутился в тамошней крепости. В 1777 году новый побег, совершенно в духе вестерна, со скачками и переодеваниями — в Голландию. Усилия «пострадавшей стороны» — отца и жены Оноре, ее семейства, обманутого мужа Софи и ее родителей — увенчались заочным судом в Понтарлье: Мирабо приговорили к отсечению головы, его возлюбленную — к пожизненному заключению в тюрьме.

Амстердам оказался ненадежным убежищем, меньше чем через год беглецов выследили и вернули во Францию. Софи в конце концов заточили навечно в монастырь, Оноре — в донжон (отдельную башню) Венсенского замка близ Парижа, но всего лишь на два года: старый маркиз Мирабо неожиданно поддался мольбам и добился освобождения сына, обещавшего полнейшую покорность.

Все эти превратности судьбы не сломили, а лишь отшлифовали характер Мирабо. В 1783 году по своей инициативе он возобновил судебный процесс в Понтарлье. Проявившееся уже тогда замечательное ораторское мастерство не только помогло ему добиться полной отмены предыдущего приговора, но и принесло славу невинного мученика. Тяжба с женой, отказавшейся вернуться к нему, хотя и не была выиграна, опять-таки добавила Оноре известности. Его каста, родовитое дворянство, так до конца и не простила того, кто стал ее изгоем. Однако громкие процессы, а также необыкновенный дар трибуна сделали Мирабо весьма популярным среди простолюдинов не только в родном Провансе, но и за его пределами.

Им владела тяга к перу — многие ли из поколения Мирабо избежали ее? В 1770—1780-х годах публицистика, которая уже приобрела отчетливо политический характер, представлялась молодому честолюбцу наиболее верным путем к вершинам славы. Литературный талант, унаследованный от отца, проявился у Мирабо еще в Маноске, где был написан «Опыт о деспотизме», всю мощь которого он в прямом смысле слова испытал на себе. Потом — от замка Иф до Венсена — последовала целая серия опусов, написанных ради «общественной пользы»: о тайных королевских предписаниях, о тюрьмах, о солеварнях Франш-Конте, о собственной семье и о многом другом, не считая серьезных латинских и итальянских переводов, а также литературных безделушек. Поз-же, уже накануне революции, он опубликовал капитальный труд «О прусской монархии» (хотя его авторство и не бесспорно), скандальную «Секретную историю берлинского двора» (плод поездки в Германию), а затем бесчисленные памфлеты, благодаря которым он оказался в центре политической борьбы, разгоравшейся во Франции.

Обретя наконец свободу и добившись известности, Мирабо стал собирать у себя молодежь, близкую ему по взглядам и по духу — духу Просвещения, восстававшего против царящего вокруг произвола. Ссыльные женевские демократы Клавьер и дю Роверэ, начинающий журналист Бриссо, впоследствии лидер жирондистов; уже добившийся литературной известности Шамфор и другие образовали группу единомышленников, которая превратилась вскоре в «ателье Мирабо», чрезвычайно важное в его политической карьере. Правда, историки иногда называют Мирабо лишь исполнителем, рупором чужих идей. Во всяком случае он никогда не стеснялся ставить свое имя под тем, что писали для него другие.

В центре внимания «ателье» оказалась прежде всего финансовая политика Франции. Заинтересованные в критике сменявших друг друга министерств, банкиры щедро оплачивали памфлеты Мирабо, позволяя ему вести жизнь на широкую ногу. Страна вовсю бурлила, шла середина 1780-х годов. Яростные нападки на банкира Неккера и особенно на любимца королевы Марии Антуанетты Калонна, генерального контролера финансов, стоили Мирабо еще одного тайного королевского предписания и вынудили опять какое-то время скрываться за границей. Во Францию он вернулся в 1788 году в самый разгар выборов в Генеральные штаты, объявленных Людовиком XVI после окончательного крушения министерских попыток вывести страну из финансового и политического тупика. Мирабо сразу же оценил важность происходящего и активно включился в предвыборную борьбу. Шансов быть избранным в Генеральные штаты от своего сословия у него не было: могущественные дворянские кланы Прованса, от которых он столько претерпел и которым так досадил, не простили ему ни его былых прегрешений, ни своего недавнего унижения. Это Мирабо совершенно не смутило: граф предложил свою кандидатуру третьему сословию Прованса.

Его политическая программа была схожа с программами других сторонников реформ, воспитанных сочинениями Монтескье, Вольтера, Дидро, Руссо и прочих столпов Просвещения: прекращение произвола и деспотизма в стране, установление парламентарной монархии, братство и свобода. Особенно свобода — цену ей он познал на собственном опыте. Путь к достижению этой цели Мирабо видел в сплочении нации. Безошибочно выбранный политический лозунг национального единства, необыкновенный ораторский и актерский дар, покорявший тех, кто его слушал, даже само его происхождение (деклассированный, но аристократ!) и сомнительная репутация — все это сыграло свою роль. Толпа в буквальном смысле слова носила его на руках. В апреле 1788 года граф Мирабо был триумфально избран депутатом Генеральных штатов от третьего сословия сенешальства Экс. Оставив «покоренный» им Прованс, он отправился завоевывать Версаль, Париж, Францию и Историю.

Дальнейшая судьба Мирабо уже неотделима от судьбы страны, решать которую предстояло Генеральным штатам, провозгласившим себя Национальным, а затем Учредительным собранием — так начиналась увертюра революции. Сперва слегка затерявшемуся среди политиков столичного масштаба — Лафайета, Сийеса, Байи, Мунье, Ле Шапелье и других — Мирабо одной репликой удалось занять достойное место среди них. На заседании 23 июня 1789 года он крикнул церемониймейстеру двора Дре-Брезе, который объявил распоряжение короля, запрещавшее депутатам от разных сословий проводить совместные заседания, а фактически означавшее разгон Генеральных штатов: «Идите скажите Вашему господину, что мы здесь собрались по воле народа и нас нельзя удалить отсюда иначе, как силою штыков!». Вашему господину! Тон и смысл этой реплики определили поведение Собрания в критический момент. Виктор Гюго писал: «Между троном и народом пролегла пограничная полоса. Это революция испустила свой крик. Никто не осмелился сделать этого до Мирабо. Только великим людям принадлежит право произносить решающие эпоху слова».

С этого дня обыкновенный депутат третьего сословия стал вождем и кумиром революции. До конца жизни он оставался на первом плане политической борьбы. Если Мирабо не всегда сам писал речи, доверяя своему «ателье», то он вносил в них страстность, воображение, театральность. Он много выступал и пользовался широкой поддержкой в Собрании. Тяжеловесный, большеголовый, он завораживал слушателей и своей удивительной внешностью, и громовыми раскатами голоса. «Когда я потрясаю своей ужасной кабаньей головой, никто не осмеливается прервать меня», — писал Мирабо в своих «Воспоминаниях».

Он стоял у истоков главнейших преобразований первого этапа революции. По его предложению был принят закон о депутатской неприкосновенности, защищавший представителей нации от королевского произвола. Мирабо внес свою лепту в создание Национальной гвардии и в отмену феодальных прав, в конфискацию церковного имущества и в создание системы ассигнатов — бумажных денег эпохи революции. Он был в числе основателей знаменитого Якобинского клуба и «Общества 1789 года».

Но как всякий политик, вынесенный революцией на гребень волны, Мирабо быстро осознал реальную опасность чрезмерно поспешных реформ, нарушавших соотношение сил в обществе.

Слишком активное участие низов в развитии событий, размах потрясений, прокатившихся по стране, стали вызывать у Мирабо тревогу. Хотя сама по себе королевская чета не внушала ему особых симпатий, укрепить пошатнувшийся трон, пожалуй, было необходимо. Сильный монарх был нужен, чтобы поддержать политическое равновесие, а также для того, чтобы режим представительного Собрания не подмял под себя народный суверенитет ради интересов новой парламентской аристократии. Эти размышления подтолкнули Мирабо к установлению связи с двором.

В октябре 1789 года он направил королю «мемуар» — записку, в которой предлагал линию поведения, способную уберечь монарха от чересчур резких шагов. Людовик ХVI должен был, по мнению Мирабо, торжественно признать основы нового порядка, подтвердить права нации и свое единство с нею и тут же перебраться куда-нибудь подальше от столицы, например в Руан, дабы поставить точку в революции и избежать подъема контрреволюционной волны. Выбор Руана исключил бы всякие обвинения в намерении монарха эмигрировать. Одновременно с этим Мирабо представил королю проект сильного министерства, ответственного перед Конвентом. Дерзкий мемуар возмутил адресатов и, естественно, остался без ответа, но двор, все более терявшийся в обострившейся обстановке, начал проявлять к его автору интерес.

Министерский проект, включавший всех видных умеренных монархистов, в том числе и самого Мирабо, «скромно» претендовавшего на пост министра без портфеля, стал известен и насторожил его противников. В ноябре 1789 года Учредительное собрание приняло декрет, запрещавший депутатам занимать какие бы то ни было министерские посты. Это взбесило, но не остановило Мирабо: в апреле 1790 года он подписал секретный договор с двором, сделавшись тайным советником королевской семьи. Таким образом он мог претворить в жизнь свой замысел: стать посредником между монархом и представителями нации. В обмен на советы и рекомендации Людовику (которыми тот, кстати, ни разу не воспользовался) король выделил Мирабо средства на погашение очередных, и немалых, долгов и выплачивал солидное жалованье. Это немаловажно: договор и впредь обеспечивал его жизнь, по-прежнему беспорядочную и широкую. Роскошь, окружившая его, породила недоуменные вопросы, а затем и подозрения в продажности, которые Мирабо даже не думал опровергать. Двойная игра? Бесспорно. Но какова цель? Помешать королю окончательно встать на сторону контрреволюции и повлиять на умеренных депутатов, чтобы удержать равновесие властей. При дворе он выступал в интересах Собрания, отстаивая то необратимое, что несла в себе революция; в Собрании защищал интересы Людовика ХVI, пытаясь удержать стремительно падающий авторитет королевской власти. Но революция все больше отталкивала короля в прошлое, а король все яростнее отказывал революции в признании. Варренский кризис — попытка бегства королевской семьи за границу в июле 1791 года — окончательно разрушил его проект национального примирения. Это, однако, случилось уже после смерти Мирабо. В конце 1790 года подорванное бурным прошлым и напряжением последних лет здоровье дало сбой. Врачи не сумели вовремя установить точный диагноз, и, несмотря на яростное сопротивление смерти, Мирабо скончался от запущенного перитонита. Ему только исполнилось 42 года.

Хотя тучи уже начали сгущаться над ним, Мирабо умер в зените славы и власти. Его похороны вылились в грандиозную манифестацию. Его изображения наводнили страну. Национальное собрание постановило захоронить его останки в соборе св.Женевьевы, объявленном отныне Пантеоном великих людей. Мирабо стал первым из тех, кто удостоился подобной чести. Первым же он и «покинул» Пантеон: обвинения, произносившиеся шепотом при его жизни, стали громкими после знаменитой находки — «железного шкафа» в Тюильри, скрывавшего до 1793 года секретную переписку короля, компрометирующую, впрочем, не только одного Мирабо. Так или иначе превратности судьбы не миновали его и после смерти.

Статья из энциклопедического справочника
"Исторический лексикон. XVIII век."
М.: Знание, Владос. 1996.